Николай Сладков — Силуэты на облаках
Время
Никогда я раньше не думал о времени. Идёт оно неслышно, течёт невидно. Час за часом день за днём. Смотришь, уж и суббота, а там воскресенье. Ну и хорошо, что суббота и воскресенье!
Смотреть на часы или заглядывать в календарь — это ещё не значит понимать время.
Думать о времени меня научили… мыши и дятлы.
Встречаю я их в лесу весь год. Вся их жизнь на моих глазах.
У птиц и зверюшек тоже есть свои причуды. Вот мышь полёвка. Эта до невозможности чистоплотная. Моется после еды и перед едой, моется перед сном и после сна. Зевнёт — помоется, чихнёт — помоется, почешется — помоется. После игры моется, после драки моется. В жару моется, в холод моется. Вымоется и помоется.
Или летучая мышь. Эта любит поспать. Всю зиму спит беспробудно — сразу полгода! Потом от восхода до заката спит. А по ночам как повезёт: чуть дождь — спит, ветер — спит, холодно — спит. Выспится и дремлет.
Ну, а дятлы — едоки. Уткнутся носом в дерево и долбят. Зима ли, лето — долбят. С зари до зари. В вёдро и в непогоду. Круглый год; как только носы не сломают!
Одни моются, другие спят, третьи едят. Час за часом, день за днём. Так незаметно, а если прикинуть? И выйдет, что полёвка полжизни моется, дятел три четверти жизни долбит, а летучая мышь живёт только двадцатую часть своей мышиной жизни — остальное время спит!
Заставили меня мыши время считать. А вдруг и я только и делаю, что сплю да долблю. И очень просто!
Деревья скрипят
Каждое скрипучее дерево на свой лад скрипит. Интересно слушать в лесу этот скрип. Раньше, бывало, я все ночёвки свои только под скрипучими деревьями и устраивал. Солнце за лес — начинаешь прислушиваться. Как услышу — скрипит! — тут и рюкзак сбрасываю.
Валежник собираешь — оно скрипит, рогульки для котелка вырубаешь — скрипит, лапник стелешь — всё скрипит, скрипит…
И за треском костра слышен скрип и за бульканьем чая. Сквозь дремоту, всю ночь — скрип да скрип. К утру уже знаешь, почему скрипит.
То растут два дерева тесно, упёрлись друг в друга сучьями, одно другое отталкивает, отпихивает — вот и скрипит.
Бывает, ветер повалит одно другому на плечи — тоже оба скрипят.
Иное на вид живо-здорово, да сердцевина трухлява: чуть ветерок — скрипит. А то снег зимой в дугу скрючит — за всё лето распрямиться не может. Стоит гнутое, голова лохматая в землю уткнута, — тоже скрипит.
Наслушался я по лесам скрипа. Ни рощи нет, ни бора и ни дубравы, где бы дерево не скрипело. И каждое по-особому. И каждое о своём…
Гнездо
Дрозд в развилку берёзы положил первый пучок сухой травы. Положил, расправил клювом и задумался.
Вот он — торжественный миг, когда всё позади и всё впереди. Позади зимовка в чужих южных лесах, тяжёлый далёкий перелёт. Впереди гнездо, птенцы, труды и тревоги.
Развилка берёзы и пучок травы как начало новой жизни.
Что ни день, то выше гнездо и шире. Однажды дроздиха села в него и осталась сидеть. Она вся утонула в гнезде, снаружи торчали нос да хвост.
Но дроздиха видела и слышала всё.
Тянулись по синему небу облака, а по зелёной земле ползли их тени. Прошагал на ногах-ходулях лось. Неуклюже проковылял заяц. Пеночка-весничка, пушистая, как вербный барашек, поёт и поёт про весну.
Берёза баюкает птичий дом. И на страже его — хвост и нос. Торчат как два часовых. Раз торчат, — значит, всё хорошо. Значит, тихо в лесу. Значит, всё впереди!
Дядя Витя?
Среди диких горных садов из яблонь, груш, абрикосов живёт удивительная красная птичка. Жить бы ей без забот в этакой благодати, а она места себе не находит. Нужен ей, видите ли, какой-то неведомый дядя Витя!
Только войдёшь в дикий сад, а красная птичка к тебе с вопросом: «Дядя Витя? Дядя Витя?» Ясным таким звонким разборчивым свистом: «Дядя Витя?»
— Нет, — отвечаю. — Я дядя Коля!
А птичка не отстаёт: «Ты Витю видел? Ты Витю видел?»
— Не видел! — сержусь я. — И видеть его не хочу!
А птичка своё: «Витю видел — куда пошёл?»
И никуда от птичек не деться. Уйдёшь от одной — на пути другая встречает. Тоже спрашивает: «Дядя Витя? Ты Витю видел?»
С утра до вечера по всему дикому саду разыскивают красные птички неуловимого таинственного дядю Витю и никак не могут найти. Всё встречных расспрашивают, а те и сами не знают.
Кукушкины годы
Для песни кукушке нужен звонкий лесок: чтобы голос стал упруг и звучист. Есть в лесу такие уголки: всё там звенит — и птицы и ветер.
Любят кукушки чужие годы считать. Уж и дроздам надоест свистеть, утонут кусты в ночном тумане, а они всё кричат да кричат.
Стоим мы в звонком борке, и над нами кричит кукушка. Сидит она на чёрной сосне, над которой дрожит звезда. Сидит и кланяется зелёной заре: чуть приподнятый хвост, чуть обвислые крылья и набухшее толстое горло. Это умелый крикун. Сосновый борок подхватывает крик, делает его громче и мчит к заре за зубчатую полосу леса. А оттуда — из далека-далека! — отвечает ему другая кукушка. «Ку-ку» да «ку-ку» — и складно, и ладно, и точно в такт.
Наш стро́ит «ку-ку-ку!» — и другой строит. Наш крикнет вдруг «хо!» — и чужой откликнется «хо!» И не собьётся, не перепутает, не опередит. Такое у них согласие, такой ритм, — слушал бы до утра.
Уж много звёзд над чёрной сосной. Затухла заря. Не видно стало, зато слышно-то как! Все другие кукушки умолкли, а наша кричит: уж больно соперник упрям, не одолеть никак!
Давно мы со счёта сбились, давно разгадали тайну ответного крика. Вторит нашей кукушке не соперник, а лесное далёкое эхо, перекликается она сама с собой, сама себя, хочет перекричать.
И годы падают в лес, как весомые чистые капли. Кукушкины годы — звонкие, как борок, чистые, как заря, и долгие, как лесное тягучее эхо.
Жить бы да слушать, слушать да жить!
Крутые меры
У пеночки-зарнички клюв до того маленький, что только комар в нём и поместится. Сразу много еды в клюве не принесёшь. А птенцов в гнезде пять. И у каждого рот — кулёк! Сколько в него ни суй, всё равно мало. Одному комара отдашь — другие голодные. На всех разделишь — все голодные. Как разинут свои кульки: «Мне, мне, мне!»
Вот пеночка и хитрит. Одному в рот комара сунет, а другому пустой клюв. Вроде успокоительной соски! Так и бьётся одна с пятью: кто комара глотает, кто соску дёргает.
Скоро птенцы оперились, пора из гнезда прыгать. А им неохота! В гнезде и тепло, и уютно, и сытно. А в сырых да холодных кустах ещё неизвестно что.
— Ах так! — рассердилась пеночка. И улетела.
Конечно, это я сказал за неё «ах так». Может, я и не точно перевёл её выкрик. Но только она и в самом деле вдруг перестала выманивать птенцов из гнезда, пискнула и улетела.
Сперва птенцы даже обрадовались: никто не беспокоит. Но скоро проголодались и дружно заёрзали. «Эй, кто тут нас должен кормить?»
Муха у гнезда покрутилась — птенцы так к ней шеи и вытянули. Но муха сама в рот не лезет. Бабочка у гнезда запорхала — птенцы ей навстречу рты разинули, словно «ура» прокричали! Заглянула в гнездо птичка-чечевичка — и у неё стали клянчить: «Дай же чего-нибудь, дай!» Но никому до них дела нет.
Стали тогда друг у друга выпрашивать. Только один пошевелится — все к нему с раскрытыми ртами. А у того у самого рот до ушей и даже трясётся от нетерпения.
И вот, когда уже не знали, у кого и просить, появилась мама-пеночка с гусеницей. С зелёной, как леденец. Не успела она и позвать, как птенцы наперегонки стали выпрыгивать из гнезда ей навстречу! Ни холод, ни сырость уже нипочём: «Мне, мне, мне!»
Проучила пеночка упрямых птенцов. А что ей было делать? Одна она, и в клюве только один комар помещается. А их пятеро, и каждый ростом уже с неё!
Вечером вся семейка собралась на одной ветке. Прижались друг к другу, сытые и довольные. Даже соски не просят!
Белые страницы
Исписаны синим по белому. Пишутся чаще ночью, а читаются по утрам. Хочешь читать — не очки надевай на нос, а лыжи на ноги. Да по строчке бегом.
Тянется, тянется строчка, и вдруг норка — точка. Сорока хвостом поставила знак восклицательный. Мышь многоточие настрочила. Воробей двоеточия наскакал. Всё читается без запинки.
Справочное бюро
Справочное бюро для тех, кто плохо разбирается в следах на снегу. Если вам встретятся в лесу следы, похожие на эти, то знайте (фото помещены в порядке перечисления).
Этот след можно встретить только в глухом лесу. Он тянется по чаще, по окраинам болот, среди густых молодых ёлочек. Это след осторожной лесной кошки — рыси.
Тут пробежал заяц-беляк (слева), а рядом проскакала куница.
Вот это следы двух тетеревов. Они похожи на куриные, но поменьше.
Это следы горностая по глубокому снегу.
А это — зайца-беляка.
Песня о времени текст песни(слова)
Друзья! Обращаем Ваше внимание: чтобы правильно исправить текст песни, надо выделить как минимум два слова
Все тексты песен(слова) группы ДДТ и Юрия Шевчука
Смотреть видеоклип/Слушать онлайн
Отзывы об этой песне: читать/добавить
Время разбрасывать камни прошло, время собирать голоса настало.
Если каждая жизнь имеет число, значит времени осталось мало.
Время в Грозном, время в Москве, скорость онлайн, часы намаза,
Мгновения, стынущие в Неве, культура бронзы, столетия газа.
Реки впадают в эти кварталы, где я стою и курю у окна.
Где отходят ко сну, отключая порталы, неквантированная страна,
В счастливые дни кого осудишь? В надежде на чудо все равны,
Но время сражаться за тех кого любишь, не уточняя цены.
Припев:
Солнце дышит, небо слышит.
Солнце-домна, сердце помнит, помнит.
Стою у окна, убиваю память, наблюдаю, как время пожирает город,
В шеренги дождей, пехоту туманов, отчаянные попытки родов.
Воды отходят из ржавых кранов, выжимая из бездны людскую породу.
Из каждого бомжа — Екклесиаст смотрит на нас в суете сует.
И каждому здесь по делам воздаст, тот, для которого времени нет.
В тревожные дни с временем плохо, много правды, да, мало корма.
Время Че в эпоху Лоха, время — зараза, время — порно.
Что есть время, в чем его смысл? Думать в конце пути о начале…
Стою у окна, курю мысль, ты прав — во всём этом много печали.
Наблюдаю, как время куёт миллиарды, ярость сомнений, гордыня желаний.
Рвутся сердца, как смешные петарды, от давления сжатых в нас расстояний.
Время вползает в тебя незаметно, что ему эти всхлипы — речи.
Но время дико интеллигентно, оно лечит, ты прав — лечит.
Для времени нет понятия — хватит, время, старик, никогда не спит.
Припев:
Солнце дышит, небо слышит.
Солнце-домна, сердце помнит, помнит…
Кравц — Я думал текст песни(слова)
Друзья! Обращаем Ваше внимание: чтобы правильно исправить текст песни, надо выделить как минимум два слова
Все тексты песен(слова) Кравц
Смотреть видео клип/Слушать песню онлайн
Отзывы об этой песне: читать/добавить
Я думал о них, я думал о нас,
Я думал о тех, кто на небесах сейчас.
И все, к чему я пришел, —
Это взять и покурить…
Я думал о тех, я думал о других,
Я думал о коленях твоих…
И все, к чему я пришел,
Это колпачок, кухня и колпачок.
Я думал о музыке, я думал о тусах,
Я думал о вузах, я думал о плюсах…
И все, к чему я пришел — это фруто-няня,
Холодильник и фруто-няня…
Я думал в уме, я думал в слух,
Я думал в зиме, я дул на пух,
И я ни к чему не пришел, кроме альтернатив,
Кроме альтернатив.
Припев:
Так пусть все будет прям,
Как оно есть, пусть.
Пусть прям, как оно есть, пусть,
Пока смысл не отпустит.
Я думал о друзьях, я думал о столице,
Я думал о гостях в этой большой гостинице,
И я ни к чему не пришел, кроме, как потолок
На нас не смотрит не потолок…
А те, кто сверху, о них я думал тоже,
Я думал прям, как они и подытожил.
И все, что я там нашел — это фол-аут,
Нас ждет еб*ный фолаут…
Я думал и помогло,
Я думал о тебе, я думал о нас
Во всех местах на земле,
И все, к чему я пришел,
Это саванна, одинокий атлас,
Пустыня саванна.
Я не думал об именах,
Я думал в стихах,
И я ни к чему не пришел,
Кроме, как кубик-рубик,
Разобранный кубик-рубик.
Припев:
Так пусть, все будет прям,
Как оно есть, пусть.
Пусть прям, как оно есть, пусть,
Пока смысл не отпустит.
Я подумал и ой,
Куда б меня могла завести, эта мысль,
Про злой вопрос, а смысл ясен.
Все, к чему я пришел — это отвечай,
А ну ка, давай сам себе отвечай ка.
Я думал о верности, я думал успех спасти,
Можно через нежности, ясности к радости,
Но, все, к чему я пришел — это другая масть,
Спиннинг, снасть и понеслась.
Я был таки на обеде, я думал о десерте,
Ох, мой ум иногда бежит впереди,
Но все, к чему я пришел — это сейчас,
Я даже сейчас хочу в сей час.
Подумать о спокойном, не думать, а видеть,
Каждый момент, как малыш сачком ловить,
И не с фотошопом, тот мекентош ваш.
Припев:
Так пусть, все будет прям,
Как оно есть, пусть.
Пусть прям, как оно есть, пусть,
Пока смысл не отпустит.
Думай о себе, помни о других,
Подтяни своих,
Думай о других, помни о себе,
Чаще звони семье.
«Мы сначала боялись показывать Глуховскому „Текст“» — Статьи на КиноПоиске
В прокат выходит триллер «Текст» по одноименному роману Дмитрия Глуховского с Александром Петровым и Иваном Янковским. Главный герой фильма — Илья Горюнов, который семь лет отсидел в тюрьме по ложному обвинению в распространении наркотиков. Когда он выходит на свободу, то понимает, что прежнюю жизнь не вернуть, а его обидчик, гламурный полицейский Петр Хазин, живет шикарной жизнью и не стесняется рассказывать об этом в соцсетях. Илья решает встретиться с ним лицом к лицу, но из-за роковой ошибки получает доступ к его телефону, в котором уместилась вся жизнь молодого человека. Илья пишет текст от его имени, примеряет чужую личность и постепенно сливается с ней.
Клим Шипенко, отучившийся на режиссера в Америке, специализируется на зрительских фильмах и не боится экспериментировать в различных жанрах. Он дебютировал в кино с криминальной драмой «Непрощенные», снял романтическую комедию «Любит не любит», а также масштабную космическую драму «Салют-7». В «Тексте» Шипенко был внимателен к автору литературного первоисточника и стремился передать уникальный взгляд Дмитрия Глуховского. А в декабре у Шипенко выйдет новогодняя комедия «Холоп» про перевоспитание московского мажора в исполнении Милоша Биковича.
— Ваш предыдущий фильм, «Салют-7», был масштабной космической драмой про подвиг советских космонавтов, а «Текст» — небольшой и мрачный фильм про российскую безнадегу. Это довольно радикальный поворот после «Салюта». Почему вы решили взяться за эту картину?
— Прежде всего «Текст» привлек меня хорошей эмоциональной драмой, грамотно построенной драматургически. Плюс мне очень понравился «хай концепт» этой истории (идея фильма, которую можно передать одним-двумя предложениями. — Прим. ред.): телефон отражает нашу душу и является зеркалом, дневником, который может рассказать про нас другому человеку очень многое, которому мы очень доверяем. Я такой «хай концепт» в современном кино не видел, хотя, казалось бы, это очевидно.
— А как же Бекмамбетов, который делает screen life (фильмы, где действие происходит исключительно на экранах гаджетов героев)?
— Ну, это же не «хай концепт», это screen reality, а «хай концепт» заключается в том, что, забирая телефон другого человека, ты можешь стать этим человеком для остальных. Такого раньше никто не делал. Screen reality — здесь все понятно. Я специально не использовал этот формат, хотя, конечно, такие мысли были. Но я быстро передумал, потому что, мне кажется, наша история больше, чем просто фишка.
Ну, и сыграла роль ее злободневность. Мы начали снимать еще до того, как произошли какие-то схожие события с журналистом Иваном Голуновым. Дмитрий Глуховский — очень крутой писатель. Он написал сценарную адаптацию собственной книжки, что крайне редко получается у авторов. Обычно в мировом кино исключение, когда авторы сами адаптируют свои произведения, это всегда делает кто-то другой, потому что автору сложно от чего-то отказаться. Митя очень адекватный в этом плане, он слушал мои пожелания и очень хорошо на них реагировал. Я же, в свою очередь, хотел сохранить его стиль.
— От чего из книги вы решили отказаться и как к этому отнесся Глуховский? Настаивал на своем?
— Он сам изначально предложил сценарий. Я прочитал его и книгу практически одновременно. Дальше мы уже работали в рамках этого сценария. Я ему предлагал что-то усилить, а что-то убрать. Например, в сценарии были сны главного героя, штуки три или четыре, такие весомые эпизоды. Я решил, что они не нужны, и уговорил Диму от этого отказаться. Хотя мы спорили до последнего момента. Но вообще у нас не было каких-то длительных споров, присутствовало взаимное уважение. Он уважал мое мнение и видение и доверял моим инстинктам.
Дмитрий Глуховский и Александр Петров на премьере в Москве / Фото: Геннадий Авраменко— Глуховский был на съемках?
— Очень мало, к сожалению. Я бы хотел, чтобы он больше присутствовал, правда, потому что всегда возникали какие-то вопросы. Одно дело — сценарий. Хоть мы его и репетировали, и читали-перечитывали, но все равно, когда начали снимать, сразу возникли вопросы. Мы что-то додумывали и адаптировали на ходу, и Глуховского нам не хватало в эти моменты.
— Он уже посмотрел фильм? Как отреагировал на эти переделки?
— Мы сначала боялись ему показывать «Текст», но были с ним на связи во время съемок. Я ему отсылал монтажи снятых сцен, и в основном он все принимал. Моя интерпретация оказалась ему близка. Он очень талантливый, вменяемый человек, и жалко, что он мало для кино пишет. В кино не хватает такого материала. Когда я прочитал сценарий, то понял, что это талантливый писатель, который обладает собственным голосом, который я не хочу менять.
— Как вы продумывали, как вы выразились, тот самый «хай концепт» фильма? Все по-разному вводят телефон в действие фильма. Кто-то просто показывает эсэмэски на экране, вы же решили не только показывать, но и озвучивать их.
— Мы долго думали над этим решением. Так как в фильме много телефона, то в голову пришло решение наговаривать текст именно когда СМС превращается в большой текст. Таким образом мы помогли зрителю услышать, что печатается в телефоне. Что-то мы показывали просто от лица главного героя. То есть принцип фильма: мы не попадаем туда, где нет главного героя. Зритель и есть герой, и даже телефон он видит только так, как видит его персонаж.
У Дмитрия Глуховского есть небольшое камео в фильме— В романе Глуховского Россия конкретна. Там есть и «крымнаш», и Трамп, и по этим маркерам ты понимаешь, в каком времени все происходит. У вас же всего этого нет. Получился такой собирательный образ, действие фильма может происходить и в 2009-м, и в 2019-м. Почему вы решили отказаться от контекста книги?
— Я убрал Трампа и Крым, потому что мне казалось, что и так понятно, в каком времени все происходит. Там, например, был разговор в электричке про Пескова и Навку (пресс-секретарь президента России и его жена, известная фигуристка. — Прим. ред.): мы это сняли, но убрали при монтаже. Приходится от чего-то отказываться, и летят сразу вещи, которые не двигают сюжет и психологию главного героя, которые просто фон.
— Последние политические события (митинги и аресты в Москве и других городах), по вашему мнению, помогают понять фильм или искажают восприятие?
— Конечно, помогают. Зритель понимает, что это про здесь и сейчас, и это гораздо сильнее, чем Крым или Трамп.
— И все поразились совпадению истории Ильи Горюнова из книги и Ивана Голунова из жизни.
— Это мистическое совпадение, никто не может это объяснить. Причем Ваня — мой одноклассник. Я с ним год учился в киношколе. С тех пор мы не поддерживали связь. Я следил за его деятельностью, не знаю уж, следил ли он за моей. Конечно, это всех нас поразило. Ситуацию про беззаконие, которую показывает фильм, мы увидели в реальности. И нельзя сказать: «Ой, вы там кино снимаете, а у нас здесь жизнь другая». Нет, мы снимаем именно жизнь. Это зрителю дает больше актуальности, чем Песков и Навка. У нас не политическое кино, у нас кино про человека.
Александр Петров в роли Ильи Горюнова— Но все-таки оно про человека в определенной стране. Вы разделяете мрачный взгляд Глуховского на российскую действительность?
— В какой-то степени. Согласитесь, Ваню Голунова отстояло журналистское сообщество, Павла Устинова — актерское, но есть же масса людей, которых не отстояли и которые сидят ни за что. У них не было медийных друзей или сочувствующих, которые за них бы вступились. И «Текст» — история про такого человека, за которого никто не вступился, потому что некому, и таких людей большинство.
— И надежды у них нет?
— А разве это мнение? Это факт. Пока, к сожалению, у них никакого выхода нет. Только сидеть и принимать это беззаконие на свой счет.
— А почему вы выбрали на главную роль звездный дуэт Петров—Янковский? Вам нужны были узнаваемые лица? Изначально ведь главную роль должен был сыграть Александр Паль.
— Когда мой продюсер Эдуард Илоян прислал сценарий и книгу, то сказал, что персонажем заинтересовался Саша Паль. Потом он ушел в другой проект и не захотел играть эту роль. Я тогда позвонил Саше Петрову, и он тут же согласился.
— То есть Петров был вашим первым выбором?
— И Ваня Янковский тоже. Я познакомился с ним лично незадолго до того, как получил этот сценарий. Мы с ним пообщались, он рассказал мне, что он хочет играть. Я увидел в нем какие-то интересные краски. А когда прочитал сценарий, то подумал, что неожиданно было бы сделать Хазина не таким, как он описан в книге, потому что там он прямо отвратительный мент, внешне тоже. Я же хотел сделать так, чтобы от него было ощущение лоска и сытости, чтобы он был красавцем и обладал всеми атрибутами красивой жизни. Я хотел сделать его человеком, которого любят девушки и который знает об этом. Такой сытый довольный красавец, чтобы было понятно, за что его героиня Кристины Асмус полюбила. Мне хотелось, чтобы он был крутой. Зло должно быть обаятельным.
Кристина Асмус, Иван Янковский и Клим Шипенко на съемках фильма— Хазин в этой истории не абсолютное зло. Мы видим, что он искорежен жизнью, воспитанием и тоже по-своему несчастен…
— Он заложник ситуации. Молодой человек в 21 год получает власть сажать людей и менять их судьбы. Конечно, он начинает в это заигрываться и получает большие деньги, не зарабатывая их. Большие деньги могут сильно изменить человека.
— Похожий персонаж есть и в вашем следующем фильме, комедии «Холоп». Там сытого красавца мажора отправляют в XIX век и делают слугой. Думаете, только так сильные мира сего могут исправиться?
— «Холоп», конечно, другой жанр, такая светлая новогодняя комедия. И персонажа я исследую совсем с другой стороны. Не то чтобы я согласен с таким методом, но черт его знает… Может, героя Вани Янковского тоже можно было бы туда отправить, но отец его не додумался до такого решения.
— «Холоп» будет таким же чистым жанровым кино, как «Текст»?
— Это все-таки совсем другое кино. Оно коммерческое, зрительское. Если в «Тексте» мы делали срез жизни, то в «Холопе» — срез торта, который дадим зрителю на Новый год, чтобы он отдохнул, повеселился и немного подумал.
— А «Текст» вы считаете зрительским фильмом?
— Конечно, я считаю, что он зрительский, потому что доступен зрителю. Там нет ничего такого, чего зритель недостоин или не готов видеть. Это так называемый арт-мейнстрим: в нем есть что-то для думающей аудитории, которая знакома с кино. В фильме есть какие-то отсылки, хотя я старался, чтобы меня по минимуму было видно.
— Почему?
— Я не хотел себя ставить выше истории, я хотел, чтобы зритель в нее погрузился. Не хотел, чтобы мой стиль был на первом плане. Поэтому, конечно, «Текст» — зрительский фильм. Он всем понятен, все могут как-то соотнести себя с героем.
На съемках фильма— Вы представляли этот проект на питчинге в министерстве культуры. Бюджет составил 75 миллионов. И они вам в итоге ничего не дали?
— Ничего. Ни министерство, ни Фонд кино. И «Холоп» тоже ничего не получил.
— Вы в одном из интервью говорили, что все-таки продюсеры, которые получают поддержку от государства на производство их фильмов, должны понимать, что деньги надо возвращать. Как же их, по-вашему, заставить это делать?
— Это глобальный вопрос. Безусловно, возвратные деньги стимулируют продюсеров больше заниматься судьбой фильма — продвижением, продажами. Тогда у них сильнее мотивация, чем если бы они получили невозвратные деньги и им все равно, что дальше будет с фильмом. Если ты взял в долг, надо его возвращать. Но есть проекты, на которых сложно зара
Читать книгу Сборник диктантов по русскому языку для 5-11 классов М. П. Филипченко : онлайн чтение
6
Прилетела Жар-птица
На днях в наших перелесках еще одной радостью стало больше: заявились иволги, не задержались с прилетом. Значит, сейчас все птицы дома.
Иволга – самая красивая птица. Она всем взяла: и пером, и песней. Да и зовется нежно, любовное что-то в этом слове, близкое к Волге-реке и к иве-ивушке. Недаром и вошла в наши народные сказки как Жар-птица. И в самом деле: летит она, ярко-желтая, золотая с черными крыльями и рубиновыми глазами. Ну чем, скажите, не Жар-птица из сказки? А какие песни поет! Чистые, звонкие, переливчатые: фю-тиу-лиу. А все, наверное, потому, что сначала она тихо прощебечет, пропоет еле слышно про себя, а уж потом и на весь лес выплеснет на радость всем свою красивую трель.
Особенно чиста ее песня утром, она под стать росистому лугу и свежему воздуху, еще не согретому солнцем. Так и ждешь, что ей вот-вот ответят песней оба березовых склона. Да, если сказку в лесу рождает кукушка, то настоящую музыку все-таки – иволга.
Это очень осторожная птица. Она и прилетает всех позднее, когда уже листва густая, непроглядная, и перелетает только поверху, над деревьями, и гнезда вьет на самых верхушках. Потому и редко ее увидишь. Но уж если придется увидеть, запомнишь на всю жизнь. Мне посчастливилось ее видеть. Впервые это было в костромских лесах, в любимых местах А. Н. Островского. Тропинка от Галичского тракта нырнула в лесную глушь, в мокрую малину и вскоре привела в залитую солнцем Ярилину долину, окруженную сосняком и молодыми березками.
Чуть в стороне голубой ключ. Вода в нем и в самом деле голубая и такая чистая, что видны на дне пульсирующие в песке роднички. А может быть, это не роднички вовсе, а бедное Снегурочкино сердце? Ведь на этом месте она, по преданию, и растаяла. Мы загляделись в голубой омут, и вдруг кто-то из ребят неожиданно крикнул: «Жар-птица!» И оторвавшись от колодца, все увидели, как перелетала сказочную долину золотая птица. А вскоре и песню ее услышали. Потом нетерпеливо ждали, что чудо повторится. Но не повторилось. Да иначе оно бы и не было чудом. Вот и осталась красивым воспоминанием эта солнечная птица из сказки.
Еще видел ее в Великих Сорочинцах, на Полтавщине. Мы ночевали с ребятами в старенькой деревянной школе, в стороне от села, где много тишины и тополей. И утром, когда умывались во дворе, видели, как иволга несколько раз улетала и снова садилась на школьные тополя, а потом долго звала своей песней кого-то.
А однажды в таремских перелесках она перелетала с одного березового склона на другой прямо над моей головой. И последняя встреча с ней была в амачкинских лесах: она сама осторожно подкрадывалась на мой свист. Знать, и вправду поверила.
Только четыре встречи за всю жизнь. А сколько от них радости. Они и сейчас волнуют, как только заслышу в лесном долу ее звонкую и переливчатую трель: «Фю-тиу-лиу…»
7
Начало грозы
Еще только одиннадцатый час на исходе, а уже никуда не денешься от тяжелого зноя, каким дышит июльский день. Раскаленный воздух едва-едва колышется над немощеной песчаной дорогой. Еще не кошенная, но наполовину иссохшая трава никнет и стелется от зноя, почти невыносимого для живого существа. Дремлет без живительной влаги зелень рощ и пашен. Что-то невнятное непрестанно шепчет в полудремоте неугомонный кузнечик. Ни человек, ни животное, ни насекомое – никто уже больше не борется с истомой. По-видимому, все сдались, убедившись в том, что сила истомы, овладевшей ими, непобедима и непреодолима. Одна лишь стрекоза чувствует себя по-прежнему и как ни в чем не бывало пляшет без устали в пахучей хвое. На некошеных лугах ни ветерка, ни росинки. В роще, под пологом листвы, так же душно, как и в открытом поле. Вокруг беспредельная сушь, а на небе ни облачка.
Полуденное солнце, готовое поразить каждым своим лучом, жжет невыносимо. Бесшумно, едва приметно струится в низких берегах кристально чистая вода, зовущая освежить истомленное зноем тело в прохладной глубине.
Но отправиться купаться не хочется, да и незачем: после купания еще больше распаришься на солнцепеке.
Одна надежда на грозу: лишь она одна может разбудить скованную жаром природу и развеять сон.
И вдруг впрямь что-то грохочет в дали, неясной и туманной, и гряда темных туч движется от юго-восточной стороны. В продолжение очень короткого времени, в течение каких-нибудь десяти-пятнадцати минут, царит зловещая тишина и все небо покрывается тучами.
Но вот, откуда ни возьмись, в мертвую глушь врывается резкий порыв ветра, который, кажется, ничем не сдержишь. Он стремительно гонит перед собой столб пыли, беспощадно рвет и мечет древесную листву, безжалостно мнет и приклоняет к земле полевые злаки. Ярко блеснувшая молния режет синюю гущу облаков. Вот-вот разразится гроза и на обнаженные поля польется освежающий дождь. Хорошо бы в пору укрыться от этого совсем нежданного, но желанного гостя. Добежать до деревни не удастся, а усесться в дупло старого дуба впору только ребенку. Гроза надвигается: изредка вдалеке вспыхнет молния, слышится слабый гул, постепенно усиливающийся, приближающийся и переходящий в прерывистые раскаты, обнимающие весь горизонт. Но вот солнце выглянуло в последний раз, осветило мрачную сторону небосклона и скрылось. Вся окрестность вдруг изменилась, приняла мрачный характер, и гроза началась.
8
Шмель
Зиму шмель провел в земле, в брошенной полевой мышью норке. В оцепенении глубоком, почти равном смерти, он не чувствовал и не знал ничего зимнего – ни морозов, ни метелей, ни снегов. Когда же весной земля начала оживать, пробуждаться, начал пробуждаться и он. А будило их с землей солнце, все более яркое, высокое и горячее.
Хотя шмель и вышел из зимнего сна благодаря теплу, но его все-таки было мало, и он начал согревать себя сам, быстро сокращая мышцы груди и оставляя пока неподвижными крылья. Он разогревался, как мотор, гудел, словно в полете, и желание реального полета возникало в нем, становясь все настоятельней. Согревшись вполне, шмель захотел выбраться из тьмы и тесноты зимнего своего пристанища на свет, волю. Он начал пошевеливать своими мохнатыми, отвыкшими от движения лапками, сначала оставаясь на месте, а потом и продвигаясь понемногу вперед. Набирая силу, он протискивался, проталкивался все упорнее сквозь рыхлые комочки земли, травинки, листья полуистлевшие. И вот впереди забрезжило то, что он добровольно оставил прошлой осенью и к чему теперь чувствовал неодолимую тягу – свет. Он прибывал и рос, и шмелю нелегко было переносить полузабытый его напор, и он время от времени замирал, отдыхая и осваиваясь с новой прибавкой, порцией света.
Когда же он, наконец, вполне выбрался на волю-вольную, на свет полного уже, яростного, слепящего накала, то замер надолго. У него возникло ощущение, что он только что родился, и надо было свыкнуться с этим. И радость жизни вернувшейся он должен был освоить – она шевельнулась в нем в самый момент пробуждения и с тех пор росла и росла.
Лежа на солнце и легком ветерке, шмель прогревался по-настоящему, до самой-самой глубины своей, подсыхал, освобождался от зимней промозглой сырости. С шерстки его понемногу исчезала серость подземная, и краски проступали – золото и чернь. Уходила и тяжесть, в землю стекая, сменяясь легкостью, обещавшей полет.
Перед первой попыткой полета нужно было размяться, и шмель пополз вперед, куда придется. Время от времени он останавливался, даже на бок падал изнеможенно, и снова полз. Оказавшись на бугорке, с которого был виден склон крутой, серо-зеленый, он почувствовал, что может попробовать взлететь. Запустив «мотор» – грудные мышцы, – он работал ими долго, гудел, все усиливая звук. Потом слежавшиеся за зиму крылья стал понемногу расправлять, расклеивать и тоже включать в работу. Их трепет был поначалу вял, неровен, но понемногу набирал и постоянство, и напор. Момент взлета, отрыва от земли приближался с неотвратимостью, и шмель радостно это чувствовал. Равновесие зыбкое, колебавшееся между тяжестью его тела и тягой вверх, держалось и держалось и вдруг исчезло. Он оторвался от земли и полетел – низко совсем, почти ее касаясь. Сил у него хватило ненадолго – лишь для того, чтобы впервые прозвучала внятно натянутая его полетом басовая, еще робкая, хрупкая, готовая вот-вот оборваться, струна.
9
Тихий сентябрьский день был на исходе. По лесным дорогам в гору двигались искусно замаскированные ветвями пушки и трехтонки, шли караваны груженных, по-видимому, минами лошадей. У всех в этот день было приподнятое настроение: обессилевшие за последние дни бойцы, расположившись небольшими, но плотными группками или поодиночке, наспех писали письма и, вполголоса переговариваясь, подкреплялись тушенкой.
Уже совсем стемнело и в ущелье стало холодно, когда, покинув позиции, батальоны отправились в путь. Было непонятно, как в густом лесу, при едва брезжащем свете луны, двигаясь на ощупь, люди найдут свое место в горах и приготовятся к бою. Однако командиры рот заранее изучили окрестности, и поэтому отход протекал нормально.
Неприятель, в течение ночи почти не пытавшийся штурмовать, на рассвете в открытую ринулся на нашу арьергардную роту, оставленную в теснине… Но никто из фашистов не видел, как на вершине кристаллических скал, укрытые охапками легких стелющихся растений, едва зыблющихся на ветру, расположились наблюдатели, буквально не сводившие глаз с врага.
Взволнованные долгим ожиданием, готовые стоять насмерть, лежали бойцы на скалах, а на дорогах недоступные огню шли фашисты. Опасность была настолько велика, что ни у кого не возникла мысль пренебречь ею или хотя бы приуменьшить ее.
И в эту минуту как будто раскололось небо, загрохотали пушки и минометы, тысячекратным эхом канонада отразилась в горах, и в блистающую, кристально чистую голубизну неба поднялся изжелта-багровый дым.
С хриплыми, далеко не стройными голосами, бойцы бросились врукопашную, и было хорошо видно, как по дороге суматошно, словно шарики рассыпанной ртути, метались фашисты. Только ночью гитлеровцы нащупали почти незащищенное место и, прорвав оборону, врассыпную бросились по теснине. Так закончился бой.
10
Цветут незабудки
Больше недели серебрился одуванчиками дол. Куда ни глянь – везде его пышные шапки. Как будто и нет других цветов. Но вот налетел дождь, не успели одуванчики спрятать свою красу и враз лишились ее. И остались лишь голые стебельки, что стыдливо выглядывают из травы. У Васильева угла весь курган в клейкой кровавой смолке, а понизу его, словно ожерельем, окружают красные клевера. Чуть дальше красуются ромашки с длинными лепестками и очень частыми, без просвета. Цветут колокольчики, мятлик, луговая овсяница. И гудит по-летнему луг. Гудит и благоухает. А тут еще пахнуло и ароматом незабудок. Неужели они? И точно: вон прижались к краешку у протоки.
Скромнее незабудок и нет цветов: пять мелких голубеньких лепесточков с золотистой точкой в середине. И все. А какую красоту дарят людям!
Я и раньше встречался с незабудками. Не забыть лесную речку Солотчу, что в Мещерском крае. Весь берег в них. И мы с ребятами осторожно перешагивали через цветы, чтобы спуститься к воде. Встречал их и около озера под Заплатином. А здесь – впервые. Может быть, это беспокойная чайка принесла в клюве семечко из Вьюхтонских лугов и уронила тут? Тогда ей спасибо за это.
Я сорвал несколько цветочков на память, добавил к ним вероники дубравной, несколько кусточков красного клевера да подорожника с нежно-розовыми шапками. И получился скромный букет. И не хрусталь под него подставил, не керамику с узорами, а простой стакан с холодной водой. И целую неделю цвели на столе незабудки. Только однажды сменил воду и подставил их под кран. Они враз посвежели, будто только что с луга, все в капельках воды, словно в утренней росе. И неделю полнилась комната тонкими запахами.
Первыми в букете отцвели незабудки и усеяли белый лист под стаканом бледно-голубыми звездочками.
11
Отправляя в разведку Метелицу, Левинсон наказал ему во что бы то ни стало вернуться этой же ночью. Но деревня, куда был послан взводный, на самом деле лежала много дальше, чем предполагал Левинсон: Метелица покинул отряд около четырех часов пополудни и на совесть гнал жеребца, согнувшись над ним, как хищная птица, жестоко и весело раздувая тонкие ноздри, точно опьяненный этим бешеным бегом после пяти медлительных и скучных дней, – но до самых сумерек бежала вслед, не убывая, тайга – в шорохе трав, в холодном и грустном свете умирающего дня. Уже совсем стемнело, когда он выбрался наконец из тайги и придержал жеребца возле старого и гнилого, с провалившейся крышей омшаника, как видно, давным-давно заброшенного людьми.
Он привязал лошадь и, хватаясь за рыхлые, осыпающиеся под руками края сруба, взобрался на угол, рискуя провалиться в темную дыру, откуда омерзительно пахло задушенными травами. Приподнявшись на цепких полусогнутых ногах, стоял он минут десять не шелохнувшись, зорко вглядываясь и вслушиваясь в ночь, невидный на темном фоне леса и еще более похожий на хищную птицу.
Метелица прыгнул на седло и выехал на дорогу. Ее черные, давно неезженые колеи едва проступали в траве. Тонкие стволы берез тихо белели во тьме, как потушенные свечи.
Он поднялся на бугор: слева по-прежнему шла черная гряда сопок, изогнувшихся, как хребет гигантского зверя; шумела река. Верстах в двух, должно быть возле самой речки, горел костер, – он напоминал Метелице о сиром одиночестве пастушьей жизни; дальше, пересекая дорогу, тянулись желтые, немигающие огни деревни. Линия сопок справа отворачивала в сторону, теряясь в синей мгле, в этом направлении местность сильно понижалась. Как видно, там пролегало старое речное русло; вдоль него чернел угрюмый лес.
«Болото там, не иначе», – подумал Метелица. Ему стало холодно: он был в расстегнутой солдатской фуфайке поверх гимнастерки с оторванными пуговицами, с распахнутым воротом. Теперь он походил на мужика с поля, после германской войны многие ходили так, в солдатских фуфайках.
Он был уже совсем близко от костра, – вдруг конское тревожное ржание раздалось во тьме. Жеребец рванулся и, вздрагивая могучим телом, завторил страстно и жалобно. В то же мгновение у огня качнулась тень и Метелица с силой ударил плетью и взвился вместе с лошадью.
(По А. Фадееву)
12
Осторожнее, несмышленыши!
У птиц нет более тревожной и в то же время счастливой поры, чем та, когда их потомство вылетает из гнезда и пробует крылья. Сколько гомону, суетни и крику в лесу, на лугах, в оврагах. Одни учатся летать с деревьев, другие тренируются на лугу, а то и на горе. И, полетел несмышленыш, а ни силы, ни сноровки. Только страх да любопытство. Не хватило сил, зацепился крыльями за ветки, висит, кричит. А то упадет в траву. И, мать тут как тут: что-то выговаривает, учит. А то и клювом – за промах.
Прошла неделя, и вот уже грачата летают и никак не налетаются: им все ново, они еще не ведают опасности. Вон их сколько на лугу, неуклюжих, маленьких, горбатеньких. Да только ли грачей!
На лесной дороге молоденький нарядный дятел чуть ли не задел крылом за мою шляпу: знать, не боится. А чуть дальше дрозд беззаботно пьет воду из лужицы у тропы. Ему тоже все нипочем. Я смотрю на него и думаю: сколько их поплатилось и сколько еще поплатится за свою неопытность, пока не научатся осторожности. Не зря разлетались черные вороны и все парами, парами. Зловещ и неприятен их крик. От них хорошего не жди.
Раньше в перелесках их не было. А сейчас – вон их сколько развелось. Это не к добру: ворон – страшный враг всех певчих и промысловых птиц, особенно, когда их много. Так что будьте осторожны, несмышленыши!
13
В лесу
Небольшая дорожка вела нас через свежескошенный луг, и мы вволю налюбовались веселым полевым пейзажем. Как только мы вошли в лес, внимание наше привлек незнакомый нам доселе знак, вырубленный на сосне. Он напоминал изображение оперенной стрелы, длиной не менее полутора-двух метров, так что оперение охватывало ствол во всю его ширину.
Приглядевшись к одной из сосен, мы увидели, что у нижнего конца стрелы там, где положено быть наконечнику, прикреплен к дереву железный колпачок, наполненный белой массой, похожей на топленое масло. Тогда память подсказала читанное в ученых книгах и даже стихах небезызвестное слово «живица».
Сегодня сосна оказалась с таким же фантастическим значком, и третья, и четвертая…
Всмотревшись в неясную далекую глубину бора, мы увидели, что все сосны, как одна, несут на себе изображение огромной стрелы. Сквозь сосны вскоре проглянули невысокие постройки, и мы, предварительно спросив у продавщицы магазинчика, сидевшей на завалинке у своего сельпо и щелкавшей тыквенные семечки, очень скоро нашли технорука.
Это был молодой мужчина невысокого роста, с малозаметными усиками, в простой, в полоску, рубахе с резинками на рукавах, в шевиотовых брюках, заправленных в валяные сапоги. Звали его Петр Иванович. Он, извиняясь за свой внешний вид, сообщил нам, что весной застудил ноги и теперь вынужден даже в жару ходить в валенках. Рассказывая, он незаметно подвел нас к домику и, смущаясь, пригласил войти. В комнате с высокой дощатой перегородкой, сплошь увешанной плакатами и картинками с видами леса, нас встретила молодая красивая хозяйка, с черными до блеска волосами и ярко-голубыми глазами. На ней было скромное ситцевое платье с какими-то замысловатыми разводами совершенно непонятного цвета. Не успели мы как следует поздороваться с ней, как она уже поставила на стол большое деревянное блюдо с вареными грибами, чашку с печенным в золе картофелем, квашеную капусту, моченые яблоки, молоко, хлеб.
Мы впоследствии несколько дней кряду с благодарностью вспоминали гостеприимных хозяев в маленькой лесной деревеньке, от которых узнали много интересного о тайнах живицы.
14
Есть в русском языке забытые нами слова, а они так звучны и поэтичны, что и ныне удивляют своей первозданной красотой: ополье, снежница, околица, водополица. Среди них и ополица, узкая полоска леса, отделенная от основного массива полем, а то и лугом.
Где их только не встретишь. Есть они и в наших перелесках. И каждая ополица хороша по-своему.
То это березки вперемежку с соснами у полевой дороги на Александровку, любимое место первых подберезовиков: просторно им тут, светло под солнцем, тепло. Не надо и в лес идти, если здесь пусто. Но зато каких свежих красавцев нарежешь после дождя.
Другая ополица узеньким островком врезалась в пшеничное поле. Здесь среди осин и можжевельника красуются пять подружек-берез, выросших из одного пня. По краям – стройные белоствольные красавицы, а одна из них, что в середине, прежде чем подняться вверх, изогнулась по-над землей. Потому она и ниже своих сестер и косы у нее до земли. Я люблю здесь отдыхать: сидишь на изогнутом стволе, теплом от солнца, как в беседке. И слышно в тишине, как шепчется листва над голо вой, как чуть-чуть позванивает тяжелыми колосьями пшеничное поле.
Но все-таки самая любимая – амачкинская ополица, десятка четыре берез, насквозь прогретых солнцем. С краешку от поля растет земляника, наливная, ароматная, а по лугу – колокольчики, медульник, ромашки. Вот и все. Но сколько раз дарила она мне радость, награждая белыми грибами. Со временем грибница здесь пропала, и года три не было никаких грибов. Но каждый раз я заходил сюда, хотя и был уверен, что ничего не найду. Просто тянуло, хотелось встретиться.
А в прошлом году белые грибы появились здесь снова. Их и не так много на этой маленькой ополице, но зато на солнце они тугие, тяжелые, будто литые – одно загляденье. Выскочит из рук такой здоровяк, ударится о землю и хоть бы что – жив, невредим.
Но особенно радовало то, что именно здесь появляются первые белые грибы. Вот и в прошлом году: я не думал, что они уже пошли, и пришел за аптечной ромашкой на окраину пшеничного поля. Обратно той же полевой дорогой идти не захотелось, решил возвращаться луговой тропинкой понизу. Зашел на ополицу и вдруг увидел шесть темно-коричневых крепышей. Они стояли почти рядышком, как игрушечные, будто кто-то только что их расставил под березкой. Удивился, обрадовался и долго стоял счастливый, любуясь такой приятной неожиданной встречей. Не хотелось разрушать эту гармонию красоты, этот подарок ополицы. Потом еще встретились семеек пять.
И в этом году вчера она порадовала своей щедростью. А сегодня и не нашел ничего. Даже не поверил: ведь только вчера было счастье. Снова вернулся. И напрасно вернулся. Но заметил, когда уходил, что ополица переживает, невесело провожая меня. Соседний лес пошумливает листвой, а она нет, стоит молчаливая, задумчивая, будто виноватая. Вот и пришлось успокаивать: «Что ты, ополица. Я не держу на тебя никакой обиды. Ты же не виновата. Если бы была возможность, последние бы отдала, ничего не утаила. Знаю твою щедрость. Вон ведь ты как вчера. Наверное, только для меня и берегла все свое сокровище, будто ждала. Потому и с радостью выложила все: «Наконец-то пришел… Дождалась…» А сегодня… Что ж поделаешь. Может быть, другие тут побывали до меня. И, наверное, побывали. Им же тоже надо. Не переживай. Ну, улыбнись, пожалуйста. Не последняя же у нас с тобой встреча. Еще порадуешь. За тобой не пропадет».
И, мне показалось, что зашевелилась ее листва, зашепталась на солнце.
Вот какие наши ополицы. Разве их разлюбишь когда, забудешь?